Если среди вас есть журналисты, возможно, это не будет вам так интересно и ново. Или будет, я не знаю. Я решил сделать так: рассказать больше о том, что меня беспокоит относительно той профессии, в которой я работаю, и относительно того продукта, который мы делаем — то есть новостей.

У меня есть любимая цитата, которую я внёс в профиль ЖЖ, когда мне было 15 лет. Это цитата из книжки Орхана Памука «Музей невинности». Она совершенно ни о чём не говорит в контексте книги, это просто вырванная из контекста фраза, и она звучит так: «Мы опять поравнялись с Джелялем Саликом и его дамой. "Я понял, что общего между хорошей газетной статьей и любовью, Кемаль-бей", - обернулся он ко мне. "И что же?" - "И любовь, и газетная статья должны радовать нас именно в данный момент. Ведь красота и сила обеих выражается в том, что обе впоследствии нельзя забыть».

Мне, по правде говоря, эта фраза показалась просто какой-то красивой, и я не совсем понимал, что всё это значит. Не совсем понимаю и сейчас, стоит ли газетную статью помнить так же, как любовь. Но правда в том, что газетные статьи или новости постоянно толкают нас к каким-то эмоциям. Это такая разновидность наркотика.

И первое, что я бы хотел сказать насчёт новостей: я совершенно согласен с тем, что новости — это развлечение.

Если вы зайдёте на сайт на сайт любого новостного издания, вы увидите где-нибудь в описании проекта подобную фразу: «Мы делаем важные новости». Должен сказать с некоторой скорбью, что процент новостей, которые действительно влияют на нашу жизнь, очень маленький. Более того, те новости, которые действительно влияют на нашу жизнь, далеко не самые популярные.

И вот первый парадокс, с которым я хотел бы поделиться. Есть понятная для всех история: медиа борются за клики, если мы говорим про интернет. Телевидение борется за рейтинги, газеты — за тиражи. И это только отчасти правда. Бывают ситуации, когда вы видите очень противную кровавую новость, когда происходит то, что вы всей душой ненавидите, когда отрабатывается теракт и какая-нибудь катастрофа, и журналисты начинают вытягивать фотографии людей из социальных сетей, показывая, какими они были, пока, допустим, не разбились в этом самолете. Журналисты не борются в этот момент за клики, чтобы заработать денег. Это смешно — думать, что на ста тысячах просмотрах, которые соберёт конкретная новость, издание сильно разбогатеет. Нет, это просто нездоровый азарт. И это то профессиональное искажение, которое есть у журналистов. Которое, мне кажется, каждый журналист, каждый новостник должен в себе подавлять. Помогают подавлять эти искажения простые ситуации, простые отрезвляющие моменты, когда ты понимаешь, что за твоими новостями, за сводкой криминальной хроники — живые люди.

Я хотел бы в двух словах рассказать историю, которая меня ошарашила. Этой осенью наш очень талантливый журналист дежурил на новостях и выпустил новость о том, что два петербуржца спрыгнули с моста, и один из них утонул. И в тизере новости во Вконтакте было написано что-то вроде: «Экстремалы нашлись через пару часов». То есть у нашего журналиста просто произошел какой-то этический сбой в этот момент, и он подал новость примерно так, как подают новости плохие региональные сайты, которые называют подобные новости «мякоткой». Вот есть такой термин, извините. Так это называется между циничными новостниками. Мы стараемся этого избегать, но иногда такое случается. И самое страшное, что никто из нашей редакции не обратил на это внимание.

Через несколько дней я получаю сообщение от своей дальней знакомой, которая пишет мне достаточно длинный текст о том, что мы, извините, охренели, что нельзя так писать. И поскольку я эту девушку уважаю и в принципе такие сообщения стараюсь прочитывать и рефлексировать, я подумал, что нужно разобраться, в чём дело. Может быть, мы и правда «охренели».

И вот я в делах кручусь, не читаю сообщение, читаю только на следующий день. И обращаю внимание на фразу в конце: «...к тому же этого экстремала мы с тобой оба знаем». И я ей пишу: «Да, ты права. Вне зависимости от того, знаем ли мы этого человека, я согласен. Мы обсудим это внутри». Потом выяснилось, что этот человек — это наш добрый знакомый, очень хороший молодой учёный, который приезжал из Африки на пару дней в Петербург. И за пару часов до того, как этот парень утонул, я встретил его в баре «Хроники». Он провожал нашего бывшего шеф-редактора, и я попросил его выступить у нас на Science Slam весной:

— Да, здорово, я давно хотел тебе написать.
— Да, здорово, Женя, как замечательно.

И мы распрощались, и его не стало через пару часов. И за любой новостью про какой-то несчастный случай стоит вот такой Женя или Саша, Петя — чей-то друг. И об этом новостники забывают, потому что помнить об этом невозможно.

Буквально вчера читал на Republic расшифровку лекции редактора Financial Times, который рассуждает про факт-чекинг, про те меры, которые принимает Facebook сейчас. И этот, как мне кажется, классный профессионал говорит, что факт-чекинг в том виде, в котором мы его хотим встречать в своей читательской практике, не работает. Это скучно. Потому что факт-чекинг — это длинный разбор. Чтобы прочитать проверенный материал, вам нужно потратить 5-10 минут. И нужно потратить 10 секунд, чтобы прочитать фейковую новость, которая, как правило, сильно эмоциональная, давит на всевозможные болевые точки, которые у каждого из нас есть. И кроме того, что мы сами не хотим тратить на это время.

Мы соглашаемся с теми новостями, которые кажутся близкими нам, нашей идеологии, нашему мировоззрению. Это на самом деле следствие алгоритмов социальных сетей, которые показывают нам то, что нам нравится. И следствием наших осознанных выборов является то, что мы подписываемся на тех людей и СМИ, которые пишут то, с чем мы согласны.

И я хочу рассказать вторую историю. Мы делали материал о добровольцах, которые вернулись с войны на Украине. Они вернулись год назад и сейчас работают в петербурге: кто в булочной, кто в ЖЭКе, кто-то бизнесом своим продолжает заниматься. И мы поговорили с этими людьми, они рассказали о себе. Мы хотели показать, что люди, которые делают осознанный идеологический выбор, возможно, несут за него ответственность. Женщина-снайпер рассказывает, что всегда хотела быть военной, съездила на войну, а сейчас печёт булочки.

И мы увидели кучу комментариев от наших читателей, что это преступники. Что мы должны были написать, что это преступники. Мало того, что об этом вообще нельзя писать, потому что журналисты не имеют права объявлять кого-то преступником без решения суда, но это ещё и не очень этично. Потому что ты говоришь с источником, ты говоришь с героем, ты говоришь с живым человеком, каким бы он ни был, а потом его подставляешь.

И для меня было большим сюрпризом, что люди просто не воспринимают других точек зрения, отличных от своих. Человек ждёт подтверждения своих точек зрения. Вот вторая такая большая проблема.

Есть два определения новости, которые мне нравятся, и которые кажутся справедливыми. При этом они оба уже не актуальны, хотя они проще всего объясняют, что такое новости. Давайте посмотрим, что происходит с этими двумя определениями.

Новости — это факт. Факт — это что-то бесспорное, что-то абсолютное. Наверное, вы слышали такой термин, как «постправда». Это слово, которое подразумевает, что нет абсолютной истины, есть масса мнений, всё не так однозначно.

Новости — это то, что произошло. Есть, собственно, другой термин — фактоид. Это то, что не было фактом, но стало им благодаря определенной цепи событий. Самый простой пример фактоида — это некое сообщение в социальных сетях, которое приобрело большую популярность, и о котором пишут новости. Что-то взорвало интернет, стало популярным, и это стандартная сейчас история для самых мейнстримовых и качественных медиа. К этим же фактоидам относятся всевозможные заявления депутатов, сообщения о намерениях что-то сделать и так далее.

И это третья проблема — новости перестают быть строгими перевёрнутыми пирамидками: кто работал в новостях или учился на журфаке знает, как строится новость. Новость естественным образом превращается в маленькую историю. И это не плохо, потому что история — это то, что всегда интересовало людей. Это то, что сейчас уже перекочевало в российскую журналистику, а начиналось в Америке с сайта Upworthy.

«Этот пёс встретил хозяина после 20-ти лет разлуки. Посмотрите, что он сделал», — это пример заголовка, который просит, чтобы его нажали и узнали, что же пёс учудил при встрече с хозяином. Но на самом деле это и начало истории, которая получит развитие внутри. Забавно, что люди, которые придумали такую структуру заголовка, в начале 2016-го года выпустили программное заявление: «Мы изуродовали интернет, больше мы так не будем». То есть они, конечно, продолжают, но стараются этими вот «кликбейтовыми» методами не привлекать внимание к важным проблемам.

Четвёртая проблема — мало кто умеет читать новости. Это общая проблема. Я часто вижу коллег, которые судят о новостях, судят о каких-то медийных историях на уровне моего дедушки, которого я очень люблю, который умный человек, но который не разбирается в журналистике. И это тоже естественно, потому что стандарты историй, которые рассказываются на широкую неограниченную аудиторию, размываются социальными медиа, блогерами. И тут актуален вопрос медиа-грамотности, которая меня вообще очень занимает. Мне кажется, медиа-грамотность должна преподаваться в школах. В какой-нибудь прекрасной России будущего это должно быть естественным. Если вы поинтересуетесь, то вы «нагуглите» миллион инструкций и советов о том, как правильно читать новости, как отличать оценки от изложения фактов и прочее. Квалифицированное чтение медиа неразрывно связано с базовым образованием, с пониманием стилистики русского языка, со знанием логики, с общим культурным контекстом — и это очень широкая важная тема.

Мы провели в декабре исследование на тему того, что наши читатели о нас думают. Было анкетирование, потом мы проводили фокус-группу, приглашали людей на чай к нам в редакцию. И моим коллегам было очень интересно почитать отчёт об этом исследовании. Потому что люди говорят, что их бесит новость о том, что кому-то там голову оторвало, но эта новость собирает много просмотров. Парадокс. Но нужно понимать, что если человек очень часто читает какие-то плохие новости у вас на сайте, при этом он раздражается, то вряд ли он будет эффективным читателем, который делится вашим контентом, вряд ли такие люди чувствуют себя заинтересованными в том, чтобы вам помогать. Поэтому прямой разговор с людьми, с которыми вы работаете, прямая работа со своей аудиторией — для новостников, как мне кажется, становится очень важным делом.

Ну и собственно последнее, что я хотел сказать, и я этого уже слегка коснулся: сейчас есть некий интерес у ряда медиа-исследователей и журналистов во всем мире к двум направлениям. К тому, что называется «impact journalism», то есть журналистика, которая влияет. И к тому, что называется «solution journalism», то есть журналистика, которая не только рассказывает о каких-то проблемных историях, но и анализирует пути решения этих проблем. И есть ещё интересное явление, связанное с первыми двумя — «stakeholder-driven journalism», то есть журналистика, которая делается активистами с соблюдением стандартов качества прессы. С факт-чекингом, с мнением разных сторон и прочее. И все эти вещи говорят о том, что медиа потеряли монополию на информацию. Её производят все, делятся все.

И закончу одним парадоксом. Меня бесят новости о том, что где-то закрыли станцию метро, потому что там ищут бомбу. Их закрывают каждый день, и мы каждый день пишем эти новости. Или, например, где-то образовалась «пробка». Казалось бы, что может быть скучнее? Но мы не отказываемся от этих новостей, потому что для сообщества людей, живущих в Петербурге, они важны. И практически каждый день мы получаем сообщения от людей: «О, спасибо, что вы об этом написали, я пробку объехал». И мы понимаем, что новость посмотрело, условно говоря, 150 человек, из них пятеро объехали пробку. Наверное, стоит потратить 5 минут, чтобы написать новость о пробке.